TimesHistory

70—80-е гг. XIX в. считаются эпохой Бисмарка, что означает признание его исключительного влияния на ход европейских дел. Характер этого влияния отличался и от наполеоновской «антисистемы» начала XIX в., с ведущей ролью Франции, и от Венской системы, гарантом которой с 1815 г. по 1853 г. была Россия.

Господство Наполеона обеспечивалось созданной им военно-политической машиной экспансии, быстро приходившей в негодность от остановок и простоев. Бесконечно поддерживать ее в состоянии движения, тем более перед лицом растущего сопротивления, оказалось невозможным.

Россия долго доминировала в Европе с помощью более прочной и более сбалансированной международной институции — европейского «концерта» и его сердцевины — Священного союза. Эта гиперструктура работала благодаря оптимальному сочетанию в ней консервативно-идеологических и прагматических начал. Не чуждую подчас острых внутренних противоречий, ее предохраняло от распада то обстоятельство, что «она строилась не для войны, а для мира — реалистичными на тот момент средствами, на базе многосторонних переговоров, рациональных решений и компромиссов»[18]. В ней не было ни партий, ни оголтелых экспансионистов, а спорадические поползновения французских реваншистов эффективно сдерживались коллективными усилиями. В отличие от своего предшественника Наполеона 1, русские «жандармы» Европы Александр I и Николай I стремились не к завоеваниям, а к сохранению стабильности на континенте, и поэтому их арбитражная «диктатура» являлась относительно терпимой для всех членов европейского сообщества, а для Австрии и Пруссии — подчас совершенно незаменимой. В течение нескольких десятилетий общим врагом правителей великих держав была не Россия, а Революция, борьба с которой без помощи Петербурга представлялась крайне сложной задачей. И все-таки в конечном итоге именно гегемония России объединила против нее страны «крымской коалиции». Когда Европе захотелось радикальных перемен, стоивших в ее глазах риска и жертв, она решила, что царизм исчерпал свою историческую роль охранителя спокойствия и превратился в главное препятствие на пути социально-политического прогресса. К концу 40-х гг. XIX в. в общественном сознании, завороженном мечтой о светлом будущем, немыслимом без разрушения «темного» прошлого и настоящего, резко упал спрос на принцип статус-кво. На первый план вышла проблема реформ не только во внутриполитической сфере, но и в международных отношениях. В частности, имелось в виду восстановить нарушенное Россией равновесие сил, даже если придется прибегнуть к оружию. Крымская система, задуманная как способ поддержания «восстановленного равновесия», обернулась совершенно иным результатом: сначала реваншистская гегемония Наполеона III на фоне разлаженного европейского «концерта», затем военно-политическое преобладание Германии и торжество бисмарковской дипломатии.

Мироустройство по Бисмарку, изначально порожденное жаждой перемен, в конце концов эволюционировало в механизм их предотвращения. То, в чем остро нуждалась объединяющаяся Германия, было уже не нужно Германии объединенной. В понимании этого состояло бесспорное интеллектуальное и профессиональное преимущество Бисмарка над многими немецкими политиками. Консервативно-охранительная суть бисмарковского международного порядка решительно разнила его с французским господством времен Наполеона I, а жесточайший прагматизм этой эгоистической системы делал ее непохожей на русское господство времен Священного союза с его полумессианскими идеалами.

Строго говоря, реализованная Бисмарком схема германской безопасности основывалась не па принципе баланса сил, а на изумительной дипломатической эквилибристике, успех которой зависел от личного таланта канцлера. Этот талант не дорого бы стоил, если бы он был неспособен осознать некий фундаментальный постулат. А именно: без России — союзной или хотя бы нейтральной — благополучие Германии недостижимо, поскольку немцам не с руки решать свои проблемы на западе, непрестанно оглядываясь на восток. Россия уже давно заняла в европейской и мировой политике совершенно особое место, и, чтобы потерять его, требовалось такое количество просчетов, которое очень трудно было совершить физически. Потерпев, казалось бы, катастрофическое поражение в Крымской войне и «уйдя в себя», Россия осталась великой державой, радикально влиявшей на ход европейской истории даже помимо своей воли. Наполеон III в апогее могущества и славы искал союза не с кем-нибудь, а с Россией. А когда он поддался иллюзии о возможности обойтись без нее, Францию постигла трагедия. Бисмарк выучил этот урок на всю жизнь и никогда не повторил ошибки французского императора. Он был убежден: Россия непобедима, поэтому нельзя растрачивать силы на бредовую цель войны с русскими. Он не допустил создания антирусской коалиции в период восточного кризиса 70-х гг. XIX в. И сделал это вовсе не из чувства благодарности за 1871 год. Бисмарк поддерживал Петербург и во время балканских событий 80-х гг., «прощая» его очевидные промахи. Даже после того, как Россия фактически потеряла Болгарию, канцлер не спешил откликаться на прогерманские настроения софийского правительства. Тут тоже не может быть речи ни о каких иных соображениях, кроме сугубо практических. Они же объясняют последовательную настойчивость Бисмарка в вопросе о заключении целой серии партнерских соглашений с Россией, начиная с Альвенслебенской конвенции 1863 г. и кончая Перестраховочным договором 1887 г. Главный залог прочности сплетенной Бисмарком «союзной паутины» он видел в треугольнике Берлин-Вена-Петербург, в котором русско-германские отношения в конечном счете играли первостепенную роль.