TimesHistory

Трудности для исследователя начинаются с поиска источниковой базы: как пишет тот же О. А. Коростелев, «разбросанные по всему миру, их архивы сохранились в кошмарном состоянии, а многое, по-видимому, не сохранилось вовсе, переписка публиковалась случайно, малыми частями и практически не комментировалась, дневников они не вели, а свидетельства современников противоречат друг другу на каждом шагу».[7]

Основой источниковой базы для написания этого курсового сочинения послужили, естественно, сочинения самого Г. Иванова, как мемуарного характера, так и чисто литературного. Даже стихи были изучены мной с исторической точки зрения, поскольку в них отразились мировоззренческая эволюция автора, его настроения, осмысление происходящего с Россией. И трагедию революции 1917 года, и эмиграцию Георгий Иванов, как и многие другие поэты и литераторы, осмыслил не только в мемуарах, но и в стихах, рассказах. Поэтому мной были изучено литературное наследие Г. Иванова в сборниках «Г. Иванов. Поэзия» (1993),[8] «Г. Иванов. Белая лира.

Избранные стихи 1910 – 1958» (1996),[9] «Строфы века. Антология русской поэзии» (1995),[10] а также в трехтомном собрании сочинений Г. Иванова.[11] Многие произведения, представленные в настоящем трехтомнике, публикуются впервые или перепечатаны со страниц периодических изданий, практически недоступных современному читателю.

В третий том вошли литературно-критические статьи поэта и его мемуары – «Петербургские зимы», «Китайские тени», другие воспоминания. На них следует остановиться особо, поскольку в данной работе мемуары Г. Иванова выступают и в качестве источника для изучения биографии поэта и его окружения, и в качестве объекта исследования (выше уже говорилось, что работа носит в том числе и источниковедческий характер).

С точки зрения биографических сведений, хотя Г. Иванов и присутствует на страницах своих воспоминаний не как абстрактный лирический герой, а как вполне конкретный человек, все-таки весьма скудны. Не описание собственной жизни, а атмосфера Петербурга – вот что интересовало автора.

Если же рассматривать его мемуары как объект источниковедческого исследования, то для историка здесь много работы, заключающейся прежде всего в оценке репрезентативности этого источника. Насколько они объективны, насколько достоверны, если сам Г. Иванов признавал правой лишь 25% своих воспоминаний, а некоторые авторы (в частности, Марина Цветаева) писали гневные опровержения на его «анекдотические истории»? Надо сказать, что мемуарно-философская и литературно-критическая публицистика, также дневники Георгия Иванова являются продолжением его художественной прозы. Дневники органично, как часть в целое, входят в корпус других автобиографических и публицистических материалов. Поэтому эти беллетризованные воспоминания сложно рассматривать как документ. С другой стороны, без них будет неполным ни одно исследование историка повседневности – исторического жанра, весьма сейчас востребованного. Атмосфера, дыхание эпохи, детали быта и мироощущения – вот то, мимо чего не сможет пройти ни один исследователь серебряного века, эпохи революционных потрясений и русской эмиграции.

Как кажется, в данной работе достаточно полно очерчен круг нашего интереса к мемуарам Г. Иванова как историческому источнику. Более подробно эти вопросы освещены во второй главе.

Увы, на основе мемуарного наследия Г. Иванова работу о нём написать невозможно. Субъективность и порой даже недостоверность источника очень велика. Н. Н. Берберова вспоминает: «… в одну из ночей, когда мы сидели где-то за столиком, вполне трезвые, он все время теребил свои перчатки… он объявил мне, что в его «Петербургских зимах» семьдесят процентов выдумки и двадцать пять правды. И по своей привычке заморгал глазами. Я этому не удивилась, не удивился и Ходасевич, между тем до сих пор эту книгу считают «мемуарами» и даже «документом».[12] Впрочем, как будет показано ниже, воспоминания самой Н. Н. Берберовой не могут служить образцом документализма. Таким образом, исследователь сталкивается с очень субъективным набором свидетельств, что усугубляется характером еще одного источника – мемуаров супруги Г. Иванова Ирины Одоевцевой.

«На берегах Сены» – это почти единственный источник сведений их жизни в эмиграции. Но эта книга изобилует легендами едва ли не больше, чем знаменитые этим «Петербургские зимы» Георгия Иванова. Как, может быть, слегка преувеличенно заметил О. А. Коростелев, «об Ирине Одоевцевой, – несмотря на ее столь популярные мемуары, мы мало что можем сказать с полной уверенностью, начиная с даты рождения и кончая количеством мужей».[13]

При всем том обе книги – «На берегах Невы» и «На берегах Сены» (третью книгу, «На берегах Леты», Ирина Одоевцева так и не успела написать) во многом точны и вполне могут использоваться как авторитетный источник, для этого надо только вписать их в общий фон известных фактов и отделить реальность от легенд и преувеличений. К великому сожалению, для эмиграции мы этого общего фона не имеем, особенно для эмиграции послевоенных лет, к которым и относится эта публикация. Но он и не может сложиться иначе, кроме как из большого числа таких публикаций.