TimesHistory

Вторая мировая война завершила целую эпоху в жизни русской эмиграции в Париже. 3 сентября 1939 года – день, когда Франция и Великобритания вступили в войну с Германией, – можно одновременно считать и концом «русского блистательного Парижа». Ему уже никогда не суждено было возродиться в своем прежнем качестве. www.fiteducation.ru

Нельзя сказать, что война оказалась для эмигрантов событием неожиданным. О том, что она вот-вот разразится, поговаривали задолго до осени 1939 года – слишком уж напряженная была атмосфера в Европе в конце тридцатых. Но одно дело ждать и предчувствовать, и совсем другое – делать выбор, когда этого требует время. Вторая мировая заставила сделать свой выбор каждого эмигранта. Некоторым эмигрантам судьба предоставила несколько более широкие возможности для выбора, чем, например, советским людям, но выбирать тем не менее пришлось всем.

Соответственно широким оказался и диапазон решений. Война все перевернула. Лидер кадетов Милюков приветствовал сталинскую политику, Деникин возлагал надежды на Ворошилова, а Мережковский – на Гитлера, сын террориста Лев Савинков оказался капитаном интербригады в Испании, а бывший белогвардеец Сергей Эфрон – агентом НКВД. Трудно даже придумать вариант судьбы, которому нельзя было бы подыскать аналог в истории русской эмиграции. Одни шли в Иностранный легион, другие организовывали Сопротивление во Франции, третьи сотрудничали с гитлеровцами, четвертые эмигрировали вторично,– в Новый Свет, в нейтральные страны. Литература в это время окончательно отошла на задний план, все заслонила политика, и в списках сражавшихся на той или иной стороне немало имен литераторов, в том числе и довольно известных: Н. Оцуп, Г. Газданов, В. Варшавский, Д .Кнут, А. Ладинский, В. Андреев и многие другие.

А уж остаться от политики в стороне, не быть замешанным в нее или хотя заподозренным в симпатии к той или другой стороне удалось и вовсе единицам. Не остался в стороне и Г. Иванов.[58]

Георгий Иванов, как и Гиппиус с Мережковским, всегда был «за интервенцию», и остался стоять на этом даже после начала второй мировой войны, что в глазах эмигрантской общественности автоматически превращало его в «коллаборациониста» и пособника фашистов.

Дело в том, что среди широкой массы эмигрантов патриотические настроения проявлялись и в горячем интересе к тому, что делается на советско-германском фронте, и во все более растущей уверенности в победе, которые в это время оттеснили на второй план другие желания и заботы. Говоря об этих особенностях эмигрантской психологии в годы войны, уместно, может быть, привести строки поэта-эмигранта Георгия Ревского, отражавшие настроения многих его соотечественников:

Да, какие пространства и годы

До тех пор ни лежали меж нас,

Мы детьми одного народа

Оказались в смертельный час.

По ночам над картой России

Мы держали пера острие.

И чертили кружки и кривые

С верой, гордостью за нее.[59]

Даже И. Бунин, к революции в России относившийся однозначно отрицательно, в дни Великой Отечественной называл СССР Россией и возмущался: «… пошли на войну с Россией: немцы, финны, итальянцы, словаки, венгры, албанцы (!) и румыны. И все говорят, что это священная война против коммунизма».[60] «Верно, царству Сталина скоро конец»,[61] - записывает в дневнике И. Бунин – но где же радость? Где восклицательные знаки?! Наоборот, он задумывается о том, «Что дальше? Россия будет завоевана? Это довольно трудно себе представить!».[62] А во время побед радуется за «большевиков»: «Русские атакуют и здорово бьют»;[63] «Битвы в России. Что-то будет? Это главное, главное – судьба всего мира зависит от этого».[64]

Не приняв революцию, многие эмигранты все же душой болел за Россию до конца дней своих и во время Великой Отечественной войны в мыслях своих были с русским народом, сражающимся с фашизмом.